Мышонок

Максим Каледин

Мышонок_

Всех солдат Андрейка за глаза называл по фамилии,  а лично — просто «дяденьками». Ефрейтора же Миронова не иначе как по отчеству — Палыч, в знак исключительного уважения.

С первого дня, как Андрейка пристал к полку на марше, дяденька Палыч принял мальчугана под опеку, почти отцовское покровительство.

С миру по нитке собрали Андрейке на сапоги, на бельё. На постое у панского управляющего выпросили детскую шубку, вроде кафтана.

Заботой Миронова ходил Андрейка щеголем; и рубаха у него всегда была чистой, и подметка всегда подбитой. От всякой нечисти уберегал зоркий ефрейторский взгляд.

Так и жил приблудный мальчонка в третьей роте. Никто его не целовал, не заласкивал, а порой за шалости и вихры надрать обещался.

Над резвостью и неустрашимостью Андрейки снисходительно смеялись. Каждый словно стеснялся в присутствии товарищей выказать ребенку любовь и нежность.
Но и у Андрейки было чутье. Он прекрасно знал, что прильни он на ночлег к кому угодно, его не оттолкнут. В любой палатке будет ему приют, всякая шинель прикроет его полой.

Звонкий, живой лепет вызывал у «дяденек» покровительственную усмешку,  да и Андрейка не претендовал быть на одной ноге.

Однако и надуть мальца было трудно, он очень хорошо чувствовал, что эта броня старшинства не такая уж неприступная.

— Андрейка! Эй, Андрейка!

— Я здесь, дяденька Палыч!

— Подь сюда!

Андрейка летел к ефрейтору, перепрыгивая через ноги стоящих на коленях солдат, — окопы успели отрыть неглубокие, — спиной прижимаясь к свободной стенке траншеи.

Мальчишке здесь было вполне просторно. Он, словно мышонок в загромождённой кладовой,  проворно сновал по всем щелям.

Любой зигзаг окопа был для него просторным коридором, любой ком земли становился отличным укрытием.

— Мышонок и есть! Эх, герой! — смеясь, приговаривали солдаты.

Лицо Андрейки было широкое и веснушчатое, с вздернутым носом. Не было в нём ни красоты, ни даже детской миловидности.

Обыкновенный мальчишка, каких в каждой русской деревне были десятки.
Глазёнки серенькие, узкие, все время в движении. И если бы ни эта живость глаз, освещающая его фигурку мышиным проворством и лукавством, был бы Андрейка совсем бесцветным.

— И чего ты всё бегаешь? — сердито заворчал Миронов.

— Я, дяденька Палыч, воду носил.

— Какую воду?

— Во второй роте унтер Платов и господин Юркевич раненые лежат, так пить попросили.

— Как? И штабс-капитан?

— Так точно, дяденька Палыч? Вся голова в бинтах.

— Ну, отнёс — и ворочайся, посиди. Видишь, того и гляди мадьяр попрёт. Набежать на пулю — не шутка, брат. А после чего?

— Да нет, я, дяденька Палыч, маленький, меня не видно.

— Она, сердешный мой, не станет разбирать, большой ты или маленький. Вдарит по спиняке — глазом моргнуть не успеешь.

— И патроны носил.

— Уж тебе только и не хватало! Много ли в тебе силы?

— Ого, дяденька Палыч! Я с утра две дюжины жестянок перетаскал!

— Бахвалься вот, егоза! — строго, но по-доброму прикрикнул Миронов и заворчал что-то в усы.

— Мне, дяденька Палыч, ничего. Где по канавке, где ползком. Меня разве заметят?

— Сиди уж, сделай милость.

Всё утро неприятельская артиллерия без продыху утюжила русские окопы. С жутким свистом и лязгом,  с каким-то до тошноты противным скрежещущим стоном накрывали австрийские снаряды наши позиции, словно тысячами гигантских стёкол скребли и царапали друг о друга.
По телефону из штаба дивизии пришел приказ:
— Смотреть в оба! Вражеской атаки не прозевать! Возможно, готовится удар в штыки!
Воздух был наполнен жужжащей шрапнелью, с визгом проносились над головами невидимые гранаты и где-то далеко сзади рвали в клочья твердую землю.
Перед окопами ничего не было видно, лишь изредка двигались черные точки на линии вражеского авангарда.
«Хорошо прячутся, подлые! — с досадой думал Андрейка. — Вот вышли бы в чистое место — мы бы им показали!..»
Сидеть без дела ему было скучно. Хотелось сбегать во вторую роту — вдруг ещё кого ранило, или за патронами… или в деревню, за четыре версты; там, в походных кухнях варились душистые щи, и Андрейку всегда ждала «генеральская» проба.
— Дяденька Палыч!
— Ну?
— Дай, дяденька Палыч, стрельнуть. Был на войне, спросят:  «стрелял?», а мне что же — врать? Всего разик, дяденька Палыч.
Ефрейтор не удержался, захохотал:
— Эх, ты — воин! На уж, пали.
От неожиданности у Андрейки затряслись руки и вмиг все знания стрельбы вылетели из головы. Забыл он, к какому плечу винтовку приложить, какой рукой поддержать, а какой спуск нажать.
— Да не сюда… Эх ты ж, стрелок! Вот так… Держи крепко, тяни к плечу.  Плотнее, крепче держи. Ну, теперь стреляй… ха-ха-ха! Да не робей! Ну… пли!
Собственный выстрел показался Андрейке страшно оглушительным и сильным. В плечо ударил приклад, все тело вздрогнуло и его дёрнуло назад.
— Ещё, дяденька Палыч! Миленький, ещё!
В окопах вдруг задвигались, с фланга суетливо затрещали пулеметы, словно громко сигналя зазевавшимся соседям о близкой опасности.
— Атака! Атака! — понеслось по траншеям.
— Давай сюда! Сиди смирно, и носу не кажи! — отрывисто и сурово приказал Миронов, сразу забыв о баловстве.
— Цельсь! Беречь патроны! — раздался над ухом Андрейки голос ротного командира.
Командовал он громко, уверенно, спокойно. Но казалось, что за этим спокойствием, всё же, была тревога. Такая же, как в возгласах «атака», как в спешной трескотне пулеметов.
От неприятельской линии быстро приближалась толпа. Местами она была редкой, местами же не видно было просвета — сплошь люди.
Над головами  с визгом, с дымом пронеслась страшная туча — наша артиллерия стреляла картечью. В ту минуту Андрейка видел, как вражеские цепи то рассыпались по сторонам, падая не землю, то снова бросались навстречу туче. И уже невозможно было разобрать, где ухают пушки, где трещат пулеметы, а где палят винтовки. Стоял сплошной рёв и грохот.
Кто и как распорядился — Андрейка не уследил, но по всему окопу стрельба вдруг прекратилась, и лишь орудия и пулеметы продолжали надрываться.
— Дяденька Палыч, куда вы? И мне идти?
Миронов не ответил, а голос Андрейки жалко потонул в грохоте боя. Канонада вдруг стихла, и до того внезапно, что тишина оглушила.
Замелькали перед глазами Андрейки сапоги выскакивающих из окопов солдат.

Переливами, то вспыхивая, то затихая, растекалось по полю русское «ура».
— Пошли в штыки! — догадался мальчик и вскарабкался на самый гребень бруствера.
Набегала наша вторая линия, из резерва, откуда-то со стороны. И всё вперёд, всё туда, куда скрылся дяденька Палыч.
Андрейке стало жутко. Мимо бежали незнакомые солдаты, гремело раскатистое «ура», и, не зная, что делать, окончательно растерявшись, побежал за ними и Андрейка.

 

*  *  *

Угасал день, а вместе с ним и жаркое сражение. Где-то далеко впереди ещё ухали наши пушки, но как-то утомленно, будто из последних сил.
Опрокинув контратакой австрийцев, русские батальоны ушли далеко вперед. По изрытому, исковерканному взрывами шоссе в тыл, под охраной казаков с ружьями наперевес и шашками наголо, тянулась нескончаемая вереница пленных. В обратном направлении, рассыпая искры и куря трубами, догоняли боевые части походные кухни, видимо потерявшие их в пылу боя и теперь не знавшие, кого кормить горячими щами.
— Дяденька, третей роты не видали?
Андрейка смертельно устал, мышиные глазки потухли, веснушки как-то резко выступили на запылённом, осунувшемся лице.
— Ты откуда здесь взялся?
— Да я ж с третей роты. Отбился.
— Какого полка?
— Стрелкового, сибирского.
— Эх ты ж, лезь суда. Подвезём.
— Я ищу дяденьку Палыча.
— Да лезь же… Эка фигура! Воевать вздумал, шельмец!
Андрейку посадили к самому котлу и вручили солидный ломоть хлеба, да жирный кусок горячего, дымящегося мяса.
— Эй, боец, где ж ты сражался?
— Я, дяденька, с ротой в окопе сидел.
— В окопе! Ха-ха-ха! Ну и дела!
— Я патроны носил. Водой поил, которые раненные…
Андрейка не хвастался, но ему был обиден смех незнакомых солдат. И свои конечно смеялись, но не так.
— А то кто же! Две дюжины жестянок перетаскал. Большому то не укрыться, а мне что? Я по канавке.
— Эх, милой! Воин ты наш! Глянь на него: по канавке говорит, жестянки таскал! И не боялся?
— Да ни капельки! Разве ж в меня попадут?!
Снова раздался солдатский смех, но теперь совсем уже по-доброму.

На поля, взрытые снарядами, ложились сумерки.
В одиночку, по двое, порой кучами лежали тела. Эту жуткую картину дополняли едва уловимые стоны.
Душа Андрейки обливалась страхом, сердце разрывала тоскливая жалость к страдальцам, помочь которым он был совершенно не в силах.
— Надо взять вправо, вон на тот проселок, — взмахнув камчой, указал направление ездовой.
— Я пойду, — прыгая с подножки, сказал Андрейка.
— Ты куда?
— Пойду уж. Мне третью роту…
— Ошалел, малец? На ночь глядя? Куда пойдёшь то?
— Мне третью роту надо.
— Вот глупый какой! Ночь пережди, а завтра и найдёшь третью роту.
— Чего ж завтра. Я сейчас пойду.
— А еще патроны носил! На, хлеба то захвати.
Вдалеке, будто гирлянда, горели огни движущихся по полю обозов. Прыгая через канавы, обходя стороной огромные воронки, Андрейка направился прямо к  ним:  мальчуган совсем уже свыкся с темнотой  и она его словно уже и не пугала.
— Эй, кто это? Кто идет? — послышался окрик.
Андрейка присел, потом пополз. О каких бы он встречах не думал, а в эту минуту, конечно, струсил.
— Кто здесь? Помогите… О-о-о-ой, чтоб те скиснуть!
Заколебавшись, Андрейка остановился.
— Дяденька, вы кого? Меня?
— Кто такой? Мать честная, Андрейка! Ты ли, да не уж то?
— Я, дяденька. Я и есть.
— Пособи, брат. Подойди-ка. О-о-о-й, грехи наши тяжкие…
Андрейка подошел, встал на колени. В его маленьком мышином сердце смешались и страх, и жалость, и любопытство.
— Кто вы, дяденька?
— Не узнал? Свой же, третьей роты.
— Господи, да ведь вы подпрапорщик Иван Лукич! Миленький, куда же вас?
— Ступню сорвало. Кажется начисто… Пособи-ка голубчик, нога совсем затекла.
Андрейка дотронулся и попал рукой в липкую кровь. Раненый охнул.
— Тише ты! Бери снизу, Легче! Вот так… сюда её, на эту стороны. Фффффу-у! Ну и болит же, треклятая!
— Может за носилками сбегать?
— Где ж ты их сыщешь в ночи?
— Я видел, там огни едут.
— Нет, подождем до утра, посиди лучше.
Подпрапорщик всегда был суров, и приблудный мальчуган его побаивался. Теперь как-то изменились его черты.
Глаза запали, скулы выдвинулись, выражение строгости сменилось  слабостью и беззащитностью.
— Вам холодно, дяденька? Давайте, я покрою вас.
— Ну, ну, оставь! Еще чего не выдумаешь!
— Поесть, дяденька, не хотите? — радостно предложил Андрейка, вспомнив про запасы. — Кушайте, кушайте, дяденька. Авось полегчает.
Иван Лукич стал жевать, но его затошнило.
— О-о-ой, не могу я! — простонал он больным, беспомощным голосом.
Увидев, как раненый откинулся и в усталой, измученной позе разбросал руки, Андрейка испугался.
— Вы не тревожьтесь, дяденька. Лежите спокойно. Ого, да у вас жар какой!

Повремените чуточку, я за соломой сбегаю. Тут наверняка есть.
Скинув тулупчик, Андрейка уже без рассуждений накрыл раненого и в одной курточке помчался искать солому.
Подготовив постель, Андрейка наклонился к раненому и прошептал:
— Дяденька, ты переползи на солому. Холодно так. Глядишь, и полегчает.
— Худо мне, Андрейка. Нога горит.
— Ничего, дяденька, вы сосните. Утром перевяжут вас, в лазарет доставят.
Раненый затих. Лежать стало мягко и тепло. Мальчик прижался к нему, прильнув щекой к щеке.
— Мышонок! Истинно мышонок! — прошептал Иван Лукич с ласковой благодарностью.
— А дяденьку Палыча вы не видели?
— Это Миронова? Нет, не видел. Меня свалило у второй линии, а рота ушла вперед. Помню, Миронов был цел.
Раненый крепче обнял Андрейку. Прикорнув под тулупчиком, прижавшись к пылающей щеке подпрапорщика, он сначала прислушивался к его прерывистому дыханию, потом мысли спутались, и ребенок уснул от тепла.

 

*  *  *

 

— Вот те на-а-а-а! Нет, вы поглядите, с каким комфортом он тут устроился! — голосил бородатый доктор, подперев руками бока. — Ах, ты ж, лодырь Царя Небесного! Солнце вон уже где, а он дрыхнет и раненых развращает. Тащи с него тулуп!
Андрейка вскочил при общем солдатском смехе.
В первую минуту он тоже засмеялся, но взглянув на подпрапорщика сразу стих.
— Дяденька! Дяденька! Проснитесь! Пришли за вами… На перевязку, дяденька!
От раненого, как от печи, несло жаром. Обветренные губы на красном лице что-то шептали.
— Ну, ну! Не тормоши! Придет время — очнется, — остановил мальчика доктор.
Санитар и сестра разрезали подпрапорщику сапог,  здесь же наскоро перевязали.
— Да-а-а! — протянул доктор. -  Этого срочно в разряд оперативных.  Нога то — тю-тю!
У Андрейки сами собой вырвались всхлипывания. Взяв тулупчик под мышку, он пошел прямо через поля, куда глаза глядят.

Третья рота занималась уборкой павших. Рыли могилы. Как умели, сколачивали кресты. Сносили тела и клали рядом, покрывая шинелями с головой.
— Слышь, Палыч! С соседних позиций передали, будто вчера видели Андрейку кашевары.
— Когда?
— Вечером. Хотели подвести, а он ушел.
— Вот сорванец!
— Чего сорванец? Малец правильно рассуждает, хочет к своим. Не бездомный щенок, чтоб вязаться за первым встречным.
Прибыл священник, стали отпевать и хоронить. Солдаты тихо, нестройно, с жуткой, хватающей за душу простотой, пели и провожали товарищей в последний обряд.
Отворачивались, будто стыдясь, и вытирали глаза. Молоденький доброволец не сдержался, махнул рукой и пошёл прочь  — только видно было, как тряслись от рыдания его узкие плечи.
— Со святыми упокой, Христе Боже! — тоскливым мотивом неслось к пасмурному небу.
Сосед толкнул Миронова и прошептал:
— Гляди ка! Да ведь это ж Андрейка!
Ефрейтор кинулся на встречу.

Заплаканное, измызганное грязными подтёками лицо ротного «мышонка» в один миг преобразилось в радостном сиянии.

Глазки-щёлки загорелись родным блеском.

— Тише! Панихиду служат, — сердито прошептал дяденька Палыч и за руку повёл Андрейку в третью роту.

------------------------------------------------------------------

© Copyright: Максим Каледин, 2013

Свидетельство о публикации №213040600298

Источник: Проза.ру

*****************************

Максим Каледин

Каледин

«Неужели напрасно принесено столько жертв, пролито столько крови и слез? Неужели бесследно будет вычеркнута из истории России светлая страница борьбы её лучших сынов, борьбы среди смрада российского пожарища, потоков крови, развала и бесчестия Родины?»
П. Врангель

Трагической судьбе страны и народа, мученическому подвигу сынов и дочерей России в Отечественной войне 1914г., светлой их памяти, памятно траурному 100-летию Первой мировой войны, посвящается.

Произведения

Письмо — стихи, 02.10.2014 00:58
Благословенна будь — стихи, 11.06.2014 21:57
Сестра Анна — рассказы, 07.01.2014 21:57
Клуб присяжных заседателей — рассказы, 18.12.2013 01:10
Заслон — рассказы, 19.11.2013 02:11
Мышонок — рассказы, 06.04.2013 04:38
Возвращение — рассказы, 02.04.2013 01:48
Настенька — рассказы, 13.03.2013 03:26
Образок — рассказы, 06.03.2013 03:34
Русские янки — рассказы, 20.01.2013 03:33
Нейтральная полоса — рассказы, 09.01.2013 23:22
Рождественский подарок — рассказы, 08.01.2013 00:31

Для тебя...

Спешу к тебе... — стихи, 20.05.2014 01:25
Я трепетно вдыхал волос твоих... — стихи, 18.05.2014 00:05

Побег

Часть 3. Исход — повести, 19.06.2014 03:37
Часть 2. План — повести, 19.06.2014 03:25
Часть 1. Среди болот — повести, 19.06.2014 03:09



Рейтинг@Mail.ru