Simon Sebag Montefiore / nytimes.com

The October Revolution, organized by Vladimir Lenin exactly a century ago, is still relevant today in ways that would have seemed unimaginable when Soviet Communism collapsed. Marxist-Leninism (albeit in the unique capitalist-Maoist form) still propels China, the world’s surging hyperpower, even as that same ideology ruins Cuba and Venezuela. Meanwhile, North Korea, a dystopian Leninist monarchy with nuclear weapons, terrifies the world. Even more surprisingly, Communism is experiencing a resurrection in democratic Britain: Jeremy Corbyn, that quasi-Leninist comfortingly disguised as cuddly grey-beard, is the most extreme politician ever to lead one of Britain’s two main parties, and he is inching toward power.

But Lenin’s tactics, too, are resurgent. He was a sophisticated genius of merciless zero-sum gain, expressed by his phrase “Kto kovo?” — literally, “Who, whom?” asking the question who controls whom and, more important, who kills whom. President Trump is some ways the personification of a new Bolshevism of the right where the ends justify the means and acceptable tactics include lies and smears, and the exploitation of what Lenin called useful idiots. It’s no coincidence that President Trump’s chief campaign strategist, Steve Bannon, once boasted “I am a Leninist.”

One hundred years later, as its events continue to reverberate and inspire, October 1917 looms epic, mythic, mesmerizing. Its effects were so enormous that it seems impossible that it might not have happened the way it did.

And yet it nearly didn’t.

There was nothing inevitable about the Bolshevik revolution. By 1917, the Romanov monarchy was decaying quickly, but its emperors may have saved themselves had they not missed repeated chances to reform. The other absolute monarchies of Europe — the Ottomans, the Habsburgs — fell because they were defeated in World War I. Would the Romanovs have fallen, too, if they had survived just one more year to share in the victory of November 1918?

By 1913, the czar’s secret police had dispersed and vanquished the opposition. Just before the fall of the czar, Lenin reflected to his wife that revolution “won’t happen in our lifetime.” Ultimately, it was a spontaneous, disorganized popular uprising and a crisis of military loyalty that forced Nicholas’s abdication. When that moment arrived, Lenin was in Zurich, Trotsky in New York and Stalin in Siberia.

Lenin initially thought it was “a hoax.” He was lucky that Germany inserted him like a bacillus (via the so-called sealed train) to take Russia out of the war. Back in Petrograd, Lenin, aided by fellow-radicals Trotsky and Stalin, had to overpower erring Bolshevik comrades, who proposed cooperation with the provisional government, and force them to agree to his plan for a coup. The government should have found and killed him but it failed to do so. He succeeded.

Even the “storming” of the Winter Palace — restaged in a 1920 propaganda spectacular as a people’s triumph — was no storming at all. Lenin rages as it took days to seize the main buildings of the government, while the palace itself was taken by climbing through unlocked windows, undefended except for adolescent cadets — followed by a bacchanalia, with drunk Bolsheviks slurping the czar’s Château d’Yquem 1847 out of the gutters.

October might have heralded a short-lived interim, like so many other failed revolutions of that era. Any coordinated attack by White armies, the other side in the Russian civil war, or any intervention by Western forces would have swept the Bolsheviks away. It all depended on Lenin. He was very nearly overthrown in a coup by rebellious coalition partners but he made his own luck, though, by a combination of ideological passion, ruthless pragmatism, unchecked bloodletting and the will to establish a dictatorship. And sometimes, he just got plain lucky: On Aug. 30, 1918, he was shot while addressing a crowd of workers at a factory in Moscow. He survived by inches.

Had any of these events foiled Lenin, our own times would be radically different. Without Lenin there would have been no Hitler. Hitler owed much of his rise to the support of conservative elites who feared a Bolshevik revolution on German soil and who believed that he alone could defeat Marxism. And the rest of his radical program was likewise justified by the threat of Leninist revolution. His anti-Semitism, his anti-Slavic plan for Lebensraum and above all the invasion of the Soviet Union in 1941 were supported by the elites and the people because of the fear of what the Nazis called “Judeo-Bolshevism.”

Without the Russian Revolution of 1917, Hitler would likely have ended up painting postcards in one of the same flophouses where he started. No Lenin, no Hitler — and the 20th century becomes unimaginable. Indeed, the very geography of our imagination becomes unimaginable.

The East would look as different as the West. Mao, who received huge amounts of Soviet aid in the 1940s, would not have conquered China, which might still be ruled by the family of Chiang Kai-shek. The inspirations that illuminated the mountains of Cuba and the jungles of Vietnam would never have been. Kim Jong-un, pantomimic pastiche of Stalin, would not exist. There would have been no Cold War. The tournaments of power would likely have been just as vicious — just differently vicious.

The Russian Revolution mobilized a popular passion across the world based on Marxism-Leninism, fueled by messianic zeal. It was, perhaps, after the three Abrahamic religions, the greatest millenarian rapture of human history.

That virtuous idealism justified any monstrosity. The Bolsheviks admired the cleansing purges of Robespierre’s Reign of Terror: “A revolution without firing squads is meaningless,” Lenin said. The Bolsheviks created the first professional revolutionaries, the first total police state, the first modern mass-mobilization on behalf of class war against counterrevolution. Bolshevism was a mind-set, an idiosyncratic culture with an intolerant paranoid wordview obsessed with abstruse Marxist ideology. Their zeal justified the mass killings of all enemies, real and potential, not just by Lenin or Stalin but also Mao, Pol Pot in Cambodia, Mengistu Haile Mariam in Ethiopia. It also gave birth to slave labor camps, economic catastrophe and untold psychological damage. (These events are now so long ago that the horrors have been blurred and history forgotten; a glamorous glow of power and idealism lingers to intoxicate young voters disenchanted with the bland dithering of liberal capitalism.)

And then there is Russia, the successor to the Soviet Union. President Vladimir Putin’s power is enforced by his fellow former K.G.B. officers, the heirs of Lenin and Stalin’s secret police. Mr. Putin and his regime have adopted the Leninist tactics of “konspiratsia” and “dezinformatsiya,” which have turned out to be ideally suited to today’s technologies. Americans may have invented the internet, but they saw it (decadently) as a means of making money or (naïvely) as a magical click to freedom. The Russians, bred on Leninist cynicism, harnessed it to undermine American democracy.

Mr. Putin mourned the fall of Soviet Union as “the greatest geopolitical catastrophe” of the 20th century, yet he regards Lenin as an agent of chaos between two epochs of national grandeur — the Romanovs before Nicholas II (Peter the Great and Alexander III are favorites) and Soviet Union’s superpower glory under Stalin.

Mr. Putin presents himself as a czar — and like any czar, he fears revolution above all else. That is why it is victory against Germany in 1945, not the Bolshevik Revolution of 1917 that is the founding myth of Putinist Russia. Hence the irony that while the West has been discussing the revolution at length, Russia is largely pretending it never happened. Lenin’s marble mausoleum in Red Square must echo with his laughter because that’s just the sort of serpentine political calculation he would have appreciated.

*******************************

Simon Sebag Montefiore is the author of “‘The Romanovs,” “Stalin: the Court of the Red Tsar” and the forthcoming novel “Red Sky at Noon.”

This is an essay in the series Red Century, about the history and legacy of Communism 100 years after the Russian Revolution.

*******************************

ПЕРЕВОД:

*******************************

Если бы не было Русской революции

Саймон Монтефиоре (Simon Sebag Montefiore)

Октябрьская революция, которую Владимир Ленин организовал ровно 100 лет назад, до сих пор сохраняет свою значимость, о чем никто даже подумать не мог в тот момент, когда рухнул советский коммунистический режим.

Марксизм-ленинизм (хотя и в уникальной капиталистически маоистской форме) до сих пор остается двигателем Китая — стремительно развивающейся мировой сверхдержавы — несмотря на то, что эта же самая идеология разрушает Кубу и Венесуэлу. Между тем Северная Корея — антиутопическая ленинистская монархия, обладающая ядерным оружием — терроризирует весь мир. Что еще удивительнее, коммунизм переживает период возрождения в демократической Великобритании: квази-ленинист Джереми Корбин (Jeremy Corbin) является самым радикальным политиком, когда-либо возглавлявшим одну из двух основных партий Великобритании, и он уверенно продвигается к власти.

Но период возрождения переживает также и тактика Ленина. Он был гением безжалостной игры на выбывание, которую он очень емко охарактеризовал фразой «кто кого», подразумевая вопрос о том, кто кого контролирует и, что еще важнее, кто кого убивает. Президент Трамп в некотором смысле является воплощением нового большевизма правых, в рамках которого цель оправдывает средства, а ложь и клевета являются вполне приемлемой тактикой — так же, как и использование тех, кого Ленин назвал «полезными идиотами». Неслучайно главный стратег предвыборной кампании Трампа Стив Бэннон (Steve Bannon) однажды похвастался: «Я — ленинист».

Спустя ровно сто лет после Октябрьской революции, события которой продолжают оказывать влияние и вдохновлять людей, она кажется эпической, мифической и завораживающей. Ее последствия оказались насколько значительными, что сейчас даже трудно представить себе, что ее попросту могло не быть.

Однако это случилось.

Большевистская революция вовсе не была неизбежной. К 1917 году монархия Романовых стремительно теряла свои позиции, однако русские цари вполне могли спастись, если бы они не упустили множество возможностей провести реформы. Другие абсолютные монархии Европы — османы и Габсбурги — пали в результате поражения в Первой мировой войне. Но грозило ли падение Романовым, если бы они продержались еще всего один год до победы, которая была одержана в ноябре 1918 года?

К 1913 году секретная полиция царя разогнала и подавила оппозицию. Незадолго до отречения царя от трона Ленин сказал своей супруге, что революция не случится «при нашей жизни». В конечном итоге эта революция оказалась спонтанным, неорганизованным народным восстанием и результатом кризиса в армии, заставившими Николая отречься от престола. Когда это случилось, Ленин находился в Цюрихе, Троцкий — в Нью-Йорке, а Сталин — в Сибири.

Ленин сначала подумал, что все это вымысел. Ему повезло, что Германия использовала его для того, чтобы вывести Россию из войны. Вернувшись в Петроград, Ленин при содействии радикалов Троцкого и Сталина должен был подчинить себе заблуждавшихся большевиков, предлагавших сотрудничать с временным правительством, и заставить их согласиться на его план государственного переворота. Правительству следовало найти Ленина и убить его, но оно не сумело этого сделать. Он победил.

Даже штурм Зимнего дворца, позже представленный в качестве триумфальной победы народа, на самом деле никаким штурмом не был. Ленин был в ярости от того, что на захват основных правительственных зданий ушло несколько дней, тогда как сам дворец был взят большевиками, пробравшимися вовнутрь через незакрытые окна, которые защищали только подростки-кадеты.

Октябрь мог стать всего лишь коротким промежуточным периодом, подобно многим неудавшимся революциям той эпохи. Любое скоординированное наступление Белой армии или вмешательство западных сил могли бы быстро устранить большевиков. Все зависело только от Ленина. Его почти свергли в результате бунта его партнеров по коалиции, однако ему удалось удержать свои позиции благодаря смеси идеологической страстности, безжалостного прагматизма, кровопролития и стремления установить диктатуру. А порой ему просто везло: 30 августа 1918 года, во время его выступления перед рабочими московской фабрики в него выстрелили. Он чудом остался в живых.

Если бы одно из этих событий сорвало планы Ленина, наша сегодняшняя жизнь была бы совершенно иной. Без Ленина не было бы Гитлера. Подъему Гитлера во многом способствовала поддержка со стороны консервативной элиты, которая боялась повторения большевистской революции на немецкой земле и которая верила, что только Гитлер может расправиться с марксизмом. Другие элементы его радикальной программы тоже оправдывались необходимостью противостоять угрозе ленинистской революции. Его антисемитизм, его антиславянский план по созданию «жизненного пространства на Востоке» и, прежде всего, его нападение на СССР в 1941 году пользовались поддержкой элиты и народа, который боялся того, что нацисты называли «жидобольшевизмом».

Без Русской революции 1917 года Гитлер, вероятно, провел бы свою жизнь, раскрашивая открытки в одной из тех ночлежек, с которых он начал. Без Ленина и без Гитлера 20 век стал бы неузнаваемым. Даже география в нашем воображении стала бы неузнаваемой.

Восток был бы совершенно другим, как и Запад. Мао, который в 1940-х годах получил огромное количество помощи от Советского Союза, не завоевал бы Китай, которым до сих пор, возможно, правила бы семья Чан Кайши. Те идеи, которые вдохновили горы Кубы и джунгли Вьетнама, никогда там не появились бы. Не было бы Ким Чен Ына с его попытками имитировать Сталина. Не было бы холодной войны. Хотя борьба за власть и влияние, вероятнее всего, была бы не менее ожесточенной, она выглядела бы по-другому.

Русская революция мобилизовала народный энтузиазм по всему миру — энтузиазм, основанный на марксизме-ленинизме и подпитываемый мессианским пылом. После трех авраамических религий он стал самым бурным глобальным взрывом в человеческой истории.

Добродетельный идеализм оправдывал все зверства. Большевики восхищались чистками эпохи террора Робеспьера. Ленин считал, что революция без убийств бессмысленна. Большевики создали первых в истории профессиональных революционеров, первое тотальное полицейское государство, первую современную массовую мобилизацию ради классовой войны против контрреволюции. Большевизм был мировоззрением, специфической культурой, характеризовавшейся нетерпимым параноидальным мировосприятием, основанным на замысловатой марксисткой идеологии. Их энтузиазм оправдывал массовые убийства всех врагов, реальных и потенциальных — не только Лениным и Сталиным, но и Мао, Пол Потом в Камбодже, Менгисту Хайле Мариам в Эфиопии. Он заложил основы трудовых лагерей, экономических катастроф и невероятной психологической травмы. (Эти события теперь настолько далеки, что их ужас уже почти стерся из памяти, а их история почти забыта. Именно поэтому блеск власти и их идеализм сейчас возрождается, заражая молодых избирателей, разочаровавшихся в либеральном капитализме.)

Кроме того, есть еще и Россия, преемница Советского Союза. В основе власти президента Владимира Путина лежит поддержка его бывших соратников по КГБ, наследников секретной полиции Ленина и Сталина. Г-н Путин и его режим переняли ленинистскую тактику «конспирации» и «дезинформации», которая идеально ложится на современные технологии. Возможно, американцы и изобрели интернет, но они воспринимали его как способ зарабатывать деньги или (что весьма наивно) как магический инструмент обретения свободы. Русские же, воспитанные на ленинистском цинизме, использовали его, чтобы подорвать основы американской демократии.

Г-н Путин назвал распад Советского Союза «величайшей геополитической катастрофой» 20 века, однако он считает Ленина проводником хаоса, появившимся между двумя эпохами национального величия — эпохой Романовых до Николая II (фаворитами являются Петр Великий и Александр III) и Советским Союзом при Сталине.

Г-н Путин преподносит себя как царя, и как любой царь больше всего он боится революции. Именно поэтому основополагающим мифом путинской России является победа в войне над нацистской Германией, а вовсе не большевистская революция 1917 года. В этом и заключается ирония судьбы: в то время как Запад уже давно обсуждает эту революцию, Россия старается притвориться, что ее вообще не было. Должно быть, в мавзолее Ленина на Красной площади до сих пор раздается эхо его смеха, потому что ему бы обязательно понравился такой коварный политический расчет.

Источник