«Я не питаю иллюзий, почему сижу сегодня перед вами: в Ираке война. Обращение к проблемам, с которыми мы сталкиваемся в Ираке, должно быть и будет моим высшим приоритетом, если меня утвердят в должности… Я готов обсуждать широкий спектр идей и предложений. В случае утверждения моей кандидатуры я планирую – безотлагательно – провести консультации с нашими высшими военными и боевыми командирами, а также с другими людьми из нашей исполнительной власти и из Конгресса. Я обращу самое серьёзное внимание на мнения тех, кто командует нашими мужчинами и женщинами, которые носят военную форму».

Затем я высказал предостережение:

Хотя я открыт альтернативным идеям по нашей будущей стратегии и тактике в Ираке, я твёрдо убеждён в одном: события в Ираке в течение следующего года или двух определят, как я считаю, картину всего Ближнего Востока, и будут значительно влиять на мировую политику многие годы. Наш курс в течение года или двух определит, будет ли американский и иракский народ, а также следующий американский президент иметь дело с медленным, но неуклонным улучшением ситуации в Ираке и в регионе, или они столкнутся с весьма реальным риском и возможной реальностью пожара в целом регионе. Мы должны действовать вместе, чтобы разработать стратегию, которая не оставит Ирак в состоянии хаоса и которая защитит наши долгосрочные интересы в регионе и, хочется надеяться, в интересах этого региона.

В этих трёх предложениях были запечатлены мои взгляды на Ирак, и что необходимо сделать, взгляды, которые будут руководить моей стратегией и тактикой в Вашингтоне и Ираке в течение двух следующих лет. Как я повторю не раз, соглашались ли вы с тем, чтобы начать войну или нет, но «Мы там, где мы находимся».

Я закончил свою вступительную речь заявлением от всего сердца: « Я не добивался этого поста и не собирался возвращаться в правительство. Я здесь, потому что я люблю свою страну, и потому что президент Соединённых Штатов верит, что я могу помочь в трудное время. Я надеюсь, Вы придёте к тому же выводу». И, наконец: «Возможно, самой непритязательной частью моей позиции, из-за которой этот комитет признаёт меня, является понимание, что мои решения будут иметь жизненно важные последствия. Наша страна находится в состоянии войны, и в случае моего утверждения, мне будет вменено в обязанность возглавить мужчин и женщин, сражающихся на ней…Я предлагаю вниманию этого комитета своё торжественное обязательство, что поддержание благополучия наших вооружённых сил будет находиться для меня на первом месте». Когда я давал это обязательство, я и представить себе не мог, что от меня потребуется, чтобы его выполнить.

В новостных репортажах о последовавшем затем обмене мнениями было придано особое значение двум репликам. Первая прозвучала в начале слушаний, когда сенатор Левин спросил меня, полагаю ли я, что сейчас мы побеждаем в Ираке, и я просто ответил: «Нет, сэр». Этот ответ был расценён по достоинству многими, как одновременно реалистичный и честный, и контрастирующий с предыдущими заявлениями администрации. Если какой-нибудь вопрос подытожил моё утверждение в должности, так это был этот. В то утро в связи с этим ответом в Белом доме и Министерстве обороны возникло нечто вроде ропота, и после перерыва на обед я решил дополнить мой предыдущий ответ тем, что Пит Пэйс заявил накануне – хотя мы не выигрываем, но ми и не проигрываем. Прежде всего, я не хотел, чтобы войска в Ираке подумали, что я предполагаю, будто они потерпели поражение в военном отношении.

Другая реплика прозвучала в ответ сенатору Эдварду Кеннеди, который говорил о жертвах, которые несут наши военные и спросил, готов ли я в предстоящих дебатах стать «ответчиком» за нашу национальную безопасность и наши войска. Я ответил:

«Сенатор Кеннеди, двенадцать выпускников Техасского университета агрокультуры и машиностроения были убиты в Ираке. Я мог бы бегать по утрам с некоторыми из этих ребят, я бы мог отобедать с ними, а они поделились бы со мною своими чаяниями и надеждами. Я вручал им их дипломы о высшем образовании. Я следил за тем, как они поступали на службу, а затем я был вынужден сообщить об их смерти. Так что всё это, в конечном счёте, становится очень личным для всех нас. По состоянию на вчерашнее утро статистика говорит о 2 889 убитых в боевых действиях в Ираке: это очень большие цифры, но каждая из них представляет персональную трагедию не только для погибшего солдата, нот также для его семьи и друзей».

Затем я продолжил:

«Сенатор, я оставил свой пост ректора Техасского университета агрокультуры и машиностроения, работу, которую я любил больше всех, которые у меня когда-либо были, понеся значительные финансовые потери и, откровенно говоря, прохожу весь этот процесс не для того чтобы вернуться Вашингтон и сидеть сложа руки, не заявляя о том, что думаю, а для того, чтобы честно, откровенно и смело рассказать людям по обе стороны Пенсильвания-Авеню о том, во что верю, и что считаю необходимо сделать… Я могу заверить вас, что я никому ничем не обязан. Я пришёл сюда, чтобы сделать то лучшее, что я могу для мужчин и женщин в военной форме, и для этой страны».

Оставшаяся часть слушаний была посвящена в основном стратегическим вопросам вперемежку с местническими заботами отдельных сенаторов. Попадались вопросы, вызывавшие недоумение, вроде того, который задал сенатор Роберт Бёрд от штата Западная Вирджиния, спросивший меня, поддержу ли я войну с Сирией. (Я ответил – нет.) Было и несерьёзные моменты, вроде того, когда сенатор Бен Нельсон спросил, что я думаю о непрерывно увеличивающемся на миллион долларов в неделю вознаграждении за голову Усамы бен Ладена. Я ответил: «Что-то вроде террористической лотереи?»

Открытые слушания закончились в 3:45 пополудни, а за ними, в 4:00, последовали ничем не примечательные и по большей части поздравительные тайные слушания. В этот вечер Комитет по делам вооружённых сил провёл анонимное голосование по вопросу моей номинации для окончательного утверждения моей кандидатуры в Сенате. На следующий день, 6 декабря, сенат проголосовал за моё утверждение 95-ю голосами против 2-х при 3-х воздержавшихся. Против проголосовали сенаторы Джим Баннинг из Кентуки и Рик Санторум из Пенсильвании, оба республиканцы. Они считали, что я недостаточно агрессивен по вопросу наших действий в отношении Ирана, включая потенциальную военную акцию. Однако я считал, что наши руки были и без того полностью заняты войнами, которые мы уже вели, чтобы искать новых. Предотвращение новых войн стало основой моей программы действий при обоих президентах, Буше и Обаме. Я должен был быть всегда готовым применить, если необходимо, любую военную силу для защиты жизненно важных американских интересов, но я также устанавливал для этого весьма высокую планку.

Я не был приведён к присяге, и я не принимал на себя обязанности нового министра обороны в течение 12 дней после утверждения, – вероятно, беспрецедентная задержка. Я был очень озабочен председательством на декабрьских церемониях присуждения университетских степеней в Техасском университете. Мне также было необходимо какое-то время для того, чтобы свернуть свои дела в университете и переехать в Вашингтон, округ Колумбия. По зрелому размышлению, особенно в военное время, мне, вероятно, не следовало ждать. Но критика практически не последовала, и я использовал время «на ура».

В Пентагоне мне предоставили офисный комплекс, чтобы я пользовался им до принятия присяги. Я заполнил необходимые бумаги, чтобы получать жалование, сделал официальное фото, получил свои значок и удостоверение личности, и продолжил прохождение всех тех процедур, с которыми сталкивается любой вновь поступающий на работу в Министерство обороны – включая одну неожиданную. Однажды утром, я зашёл в ванную комнату подле своего офиса. Не успел я закрыть дверь, запереть замок и расстегнуть ширинку, как раздался неистовый стук в дверь, и чьи-то крики «Стоп! Стоп». Обеспокоенный, я застегнулся и открыл дверь. Стоящий на пороге сержант передал мне банку, заявив, что я должен сдать тест на наличие наркотиков в моче. Даже министр обороны не освобождается от этой процедуры.

Как до, так и сразу после утверждения в должности, я потратил много времени, думая о том, как подойти к управлению Пентагоном, самой большой и сложной организацией на Земле, с примерно тремя миллионами гражданских и военных сотрудников. В отличие от многих, занимавших высокие руководящие посты в Вашингтоне, я имел фактический опыт руководства двумя огромными государственными аппаратами – ЦРУ и системой разведывательных служб, со штатом приблизительно в 100 000 сотрудников, и седьмым по размеру национальным университетом, со штатом приблизительно в 65 000 служащих, преподавателей, и студентов. Но Пентагон был чем-то совсем другим. Помимо поистине чудовищного бюрократического аппарата, мне предстояло иметь дело с проблемными отношениями между гражданским руководством департамента и многочисленными военными, а также с тем фактом, что мы были вовлечены в две крупные войны, ни одна из которых не была удачной.

Большое число людей стремилось мне помочь – иногда слишком большое. Казалось все до одного в Пентагоне хотели меня увидеть и передать мне справочные документы. Я сильно рисковал утонуть во всём этом, поэтому я был глубоко благодарен заместителю министра Гордону Инглэнду, председателю объединённого комитета начальников штабов Питу Пэйсу и Роберту Рангелю за то, что они оградили меня от этого, и за перенаправление людей и рабочих совещаний, в которых у меня не было необходимости в соответствующие структуры. Количество же тех, кто из-за пределов Пентагона, устанавливал со мной контакты, чтобы дать мне совет, не требуя ничего взамен, отражает тот факт, что многие инсайдеры Вашингтона считали, что Министерство испытывает настоящие проблемы, и что для блага страны мне необходимо быть успешным. Я пригласил на ужин Джона Хэмра, бывшего заместителя министра обороны во времена президента Клинтона, впоследствии возглавившего центр стратегических и международных исследований. Консультация Джона оказалась действительно полезной. Среди прочего он заметил, что принятие решений в Пентагоне выглядит «Как старая римская арена – гладиаторы проходят перед императором на бой, а вы решаете кто победитель. Нужен кто-то, кто будет следить за тем, чтобы происходящее на арене было справедливым, понятным и объективным».

Джон сделал ещё пару замечаний, серьёзно повлиявших на мой подход к работе. Он подчеркнул необходимость обзавестись специалистами как в требованиях сегодняшнего дня, так и завтрашнего. Я быстро обнаружил, что те, кто озабочен потенциальными средствами ведения войн будущего, находятся в численном меньшинстве, но что они имеют гораздо большее значение, чем те, кто отстаивает современные запросы. Я должен стать передовым сторонником готовности войск получать на войне всё самое необходимое. Джон также пояснил, как важно иметь независимых консультантов в области снабжения (набор, обучение и оснащение войск) и спроса (потребности командиров на поле боя). Командиры на местах должны ограничивать свои потребности в военнослужащих, он убеждён, что того количества войск, которое они хотели бы иметь, в наличии не имеется. В результате, я должен буду настаивать, чтобы полевые командиры докладывали мне, сколько войск и сколько оборудования, по их мнению, им необходимо, и позволить мне решать, как их раздобыть.

Я также обратился к старому другу Колину Пауэлу. Я знал Колина на протяжении 25 лет и тесно сотрудничал с ним во времена правления администраций Рейгана и Джорджа Буша-старшего. Как кадровый армейский офицер и бывший председатель Объединённого комитета начальников штабов, Колин не только хорошо знал Пентагон и сохранил много полезных контактов (и источников) в погонах. Одному из них я отправил по электронной почте специфический запрос: «Вы могли бы помочь мне здесь и сейчас, если бы убедили всех старших офицеров, с которыми Вы общаетесь, в том, что я не думаю, будто у меня есть ответы на все или многие трудноразрешимые вопросы. Я – внимательный слушатель и, прежде всего, ценю искренность. А также приветствую их опыт и их взгляды».

Конечно же, я получил уйму советов, которые, я думаю, не имели смысла, а также множество взвешенных комментариев по закрытым каналам о моих гражданских и военных чиновниках. Я слышал от многих людей, заинтересованных в заполнении должностных позиций, об ожидании, что в результате моей предполагаемой чистки гражданской команды Рамсфельда освободятся вакансии, а несколько человек советовало мне учредить собственную переходную команду для контроля за изменениями в составе персонала и политике, которые я несомненно буду проводить.

Вместо этого я использовал период междувластия, чтобы принять важное решение насчёт руководства министерством, которое окажется одним из лучших решений, сделанных мною: я решил войти в Пентагон в одиночку, не привлекая ни единого ассистента, даже секретаря. Я часто был свидетелем негативного воздействия на организацию и моральный дух ситуаций, когда новых хозяин появлялся со своей свитой. Они всегда носили клеймо недружественного поглощения и вызывали недовольство. И, конечно же, новые люди не имели понятия о новом месте работы. Так что чистка не состоялась. У меня не было времени на поиски новых людей во время войны, и мы не могли позволить себе роскошь обучения новичков. У нас также не было времени на утверждение новых политических назначенцев. Я оставил всех, включая достопамятного Роберта Рангеля как де-факто начальника штаба, и Генри Деллонье, доверенного помощника министра, плановика и универсального работника. Если у кого-то дело не шло или сложились плохие взаимоотношения, я мог внести исправления позже. Мне казалось, что самое важное в военное время – преемственность, а тактически я хотел донести свою уверенность, что сложившаяся команда состоит из способных и преданных делу профессионалов. Я не должен был разочароваться.

Мне было необходимо заполнить одну важную вакансию, заместителя министра обороны по разведке. Занимавший эту должность Стив Камбон уже ушёл. Ещё до своего утверждения в должности я попросил своего старого друга и коллегу, генерал-лейтенанта ВВС в отставке Джима Клэппера, взяться за эту работу. Когда я был директором ЦРУ, Джим работал директором разведывательного управления министерства обороны. Позднее он уволился с военной службы и стал директором Национального агентства геопространственной разведки (NGIA), организации с неуклюжим названием, ответственной за всю спутниковую фотографию США и фотоинтерпретацию. Из-за того, что Клэппер оказывал большое содействие директору Национальной разведки, реально контролируя всё разведывательное сообщество, включая оборонные агентства, он не поладил с Рамсфельдом, и чисто из практических соображений вынужден был покинуть работу в NGIA. Когда я попросил его вернуться обратно, он был вне руководства всего лишь несколько месяцев. В прессе и в Конгрессе было множество нареканий по поводу разведывательных операций Пентагона, и я был уверен, что привлечение человека с таким опытом и принципиальностью как у Джима, очень быстро поможет исправить ситуацию . Я также полностью доверял ему. Он неохотно согласился взяться за эту работу, но поставил одно условие: я должен был позвонить его жене, Сью, и объяснить ей, как это важно для него. Для меня это было делом первостепенной важности, и я это сделал, а Сью очень любезно отнеслась к тому, что я ещё раз разъединю их во имя государственной службы.

Как я уже сказал, нам с Бекки было очень тяжело оставлять Техасский университет. В последний день моей работы более десяти тысяч студентов, преподавателей и служащих собрались, чтобы сказать мне «до свидания». Президент студенческого совета говорил, я говорил, и все мы пели «Военный Гимн» «Аггов». Состоялось три церемонии вручения степеней, по окончании которых мои служебные обязанности официально завершились.

Мы вылетели в Вашингтон, округ Колумбия, в воскресенье, 17 декабря, чтобы я приступил к новым обязанностям.

На следующий день в час пятнадцать пополудни состоялась церемония моего приведения к присяге. Президент и вице-президент присутствовали на ней, как и вся моя семья. Я попросил привести меня к присяге Верховного судью Сандру Дэй о’Коннор отчасти потому, что она уже делала это 15 лет назад, когда меня приводили к присяге в качестве директора Центрального разведывательного управления. На этот раз она не смогла этого сделать из-за напряжённого плана поездок, и поэтому я попросил привести меня к присяге вице-президента Чейни. Я рассматривал это как небольшой жест дружбы и уважения к нему. Бекки сохранила Библию, которую мне подарили родители на шестнадцатилетие.

Через пятьдесят один день после моего первого разговора со Стивом Хэдли я стал министром обороны, которому было поручено сражаться на двух войнах и руководить лучшей в мировой истории армией. В своей вступительной речи я сказал, что вскоре надеюсь совершить путешествие в Ирак, чтобы встретиться с нашими командирами и посоветоваться с ними – «откровенно и без прикрас» – о том, как действовать в предстоящие недели и месяцы. Я также отметил, что прогресс в Афганистане находится под угрозой, и что мы намерены сдержать свои обязательства там. Возвращаясь к мысли, которую я высказал на слушаньях по утверждению в должности, я сказал:

«То, как мы противостояли этим и другим вызовам в этом регионе в течение последних двух лет определит, продолжат ли Ирак, Афганистан и другие страны, находящиеся на перепутье постепенное поступательное движение вперёд по пути к стабильным правительствам, являющимися союзниками в глобальной войне с терроризмом, или возобладают силы экстремизма и хаоса. Все мы хотим найти способ вернуть домой сыновей и дочерей Америки. Но как нам ясно дал понять президент, мы просто не можем позволить себе потерпеть неудачу на Ближнем Востоке. Поражение в Ираке на этом этапе, станет бедствием, которое будет преследовать нашу нацию, ослабит наш авторитет и поставит под угрозу Америку на десятилетия вперёд».

Через несколько часов последовало весёлое дополнение. В своём выступлении на принятии присяги я сказал, что моя 93-хлетняя мать присутствовала на церемонии. Комик Конан О’Брайан подловил меня на этом в вечернем шоу. Он пошутил, будто моя мать пришла ко мне после церемонии, поздравила, а затем сказала: «А теперь иди и надери Кайзеру задницу».

---------------------------------------------------